«Быть опровергнутым - этого опасаться...
Аэропорт в Калининграде по итогам конкурса «Великие имена России» назвали в честь Елизаветы Петровны. Императрица обошла философа Иммануила Канта, имя которого долго лидировало в голосовании. В конце ноября неизвестные облили памятник Канту краской, прозвучали заявления, что называть его именем аэропорт непатриотично. Каким был «русский» период жизни философа?
В 1758 году Кёнигсберг, родной город Иммануила Канта, был занят русскими войсками. Жители города принесли присягу на верность Елизавете Петровне. Философ направил императрице прошение о зачислении на должность ординарного профессора Кёнигсберского университета:
«С кончиной блаженной памяти доктора и профессора Кипке освободился пост ординарного профессора логики и метафизики Кенигсбергской академии, который он занимал. Эти науки всегда были предпочтительным предметом моих исследований.
С тех пор как я стал доцентом университета, я читал каждое полугодие по этим наукам приватные лекции. Я защитил публично по этим наукам 2 диссертации, кроме того, 4 статьи в Кенигсбергских ученых записках, 3 программы и 3 других философских трактата дают некоторое представление о моих занятиях.
Лестная надежда, что я доказал свою пригодность к академическому служению этим наукам, но более всего всемилостивейшее расположение Вашего Императорского Величества оказывать наукам высочайшее покровительство и благосклонное попечительство побуждают меня верноподданнейше просить Ваше Императорское Величество соблаговолить милостиво определить меня на вакантный пост ординарного профессора, уповая на то, что академический сенат в рассуждении наличия у меня необходимых к сему способностей сопроводит мою верноподданнейшую просьбу благоприятными свидетельствами»
Желаемую должность Иммануил Кант тогда не получил. Российским подданным он оставался до июля 1762 года. Вокруг философа сложился кружок русских офицеров, среди его гостей был и Григорий Орлов. Взгляды Иммануила Канта тогда стали предметом дискуссий. Вот некоторые из его высказываний о жизни и нравственности:
«Просвещение - это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине"
«Страдание - это стимул для нашей деятельности, и, прежде всего, в нем мы чувствуем нашу жизнь; без него наступило бы состояние безжизненности»
«Война дурна тем, что создает больше злых людей, чем их забирает»
«В нашей природе заложено тяготение к заведомо пустым желаниям»
«Человек редко думает при свете о темноте, в счастье - о беде, в довольстве - о страданиях и, наоборот, всегда думает в темноте о свете, в беде - о счастье, в нищете - о достатке»
«Взывать к мужеству - это уже наполовину значит внушить его»
«Женщины даже мужской пол делают более утончённым»
«Быть опровергнутым - этого опасаться нечего; опасаться следует другого - быть непонятым»
«Счастье есть идеал не разума, а воображения»
«Из всех сил, подчинённых государственной власти, сила денег, пожалуй, самая надежная, и потому государства будут вынуждены (конечно, не по моральным побуждениям) содействовать благородному миру»
«Не принимай благодеяний, без которых ты можешь обойтись»
«Дольше всего живут тогда, когда меньше всего заботятся о продлении жизни»
«Чем больше привычек, тем меньше свободы»
«Поступай так, чтобы максима твоего поступка могла бы стать основой всеобщего законодательства»
«В каждой естественной науке заключено столько истины, сколько в ней есть математики»
«Относись к человеку всегда как к цели и никогда - как к средству»
«Кто избавился от излишеств, тот избавился от лишений»
«Работа - лучший способ наслаждаться жизнью»
«С того самого дня, когда человек впервые произносит «я», он везде, где нужно, выдвигает возлюбленного себя и эгоизм его неудержимо стремится вперед»
«Все, что зовется благопристойностью, не более как красивая внешность»
https://diletant.media/articles/44583328/
События конца 1825 года явились потрясением имперской государственной системы и оказали сильное воздействие на умонастроения современников как в России, так и за границей. Еще совсем недавно казалось, что держава царей стоит прочно и нерушимо, что ее обошли стороной ветры социальных перемен и политических пертурбаций, сотрясавших Западную Европу с конца XVIII века. В этот период европейская консервативная мысль начала воспринимать Россию надежным защитником христианской традиции и исторического порядка.
В 1811 году известный французский католический философ Жозеф де Местр (1753-1821), бывший ранее посланником Сардинского короля в Петербурге, заключал: "Я все более убеждаюсь, что для России не годится правительство, устроенное по н ашему образцу, и что философические опыты Его Императорского Величества (имеется в виду император Александр I - А.Б.) закончатся во звращением народа к первоначальному его состоянию - в сущности, это и не столь уж большое зло. Но ежели сия нация восп римет наши ложные новшества и будет противиться любому нарушению того, что захочет называть своими конституционными правами, если явится какой-нибудь университетский Пугачев и станет во главе партии, если весь народ придет в движение и вместо азиатских экспедиций начнет революцию на европейский манер, тогда я не нахожу слов, чтобы выразить все мои на сей счет опасения".
Декабрьский мятеж 1825 года показал, что смутные опасения философа были не беспочвенны, что и в России обнаружились силы, настроенные на радикальные социальные переустройства. Ничего подобного в русской истории еще не случалось. На протяжении веков все прямые или косвенные выступления против власти, многочисленные заговоры, восстания и мятежи так или иначе, но вращались вокруг вечной русской дилеммы: царь плохой - царь хороший. И только декабризм в своем экстремальном варианте (П.И.Пестель) впервые поставил проблему совершенно иначе, исключив фигуру коронованного самодержавного правителя из грядущего государственного устроения.
Хотя в буквальном смысле лидерами мятежа на Сенатской площади и не являлись "университетские Пугачевы", но главные теоретики и руководители декабризма явно ощутили на себе воздействие антихристианского "философизма", сокрушавшего на Западе церковные авторитеты и социальные ранги. И если для Западной Европы утверждение утилитарной буржуазной философии, актуализировавшейся в политическом действии под лозунгом эгалитаризма, было исторически обусловленным, то в России, где не существовало аналогичных исторических условий, прокламирование подобных идей воспринималось людьми государственного склада ума вещью не только недопустимой, но и преступной по отношению к России. Ярче всех подобное восприятие выразил самый видный интеллектуал той поры Н.М.Карамзин. Он назвал выступление декабристов "нелепой трагедией наших безумных либералистов" и признавался, что во время событий он, "мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж", так как "ни крест, ни митрополит не действовали". Невозможно представить, каким бы историческим путем двигалась Россия, не случись "нелепой трагедии" 1825 года, но невозможно сомневаться, что отзвук ее ощущался довольно долго и многое определил в последующее тридцатилетие, когда главой Российской империи являлся император Николай I.
Противостояние между исторической традицией социальной иерархии и либерально-демократической унификацией стало постепенно выкристаллизовываться в политическое противостояние между Россией и Западной Европой, олицетворяемой в первую очередь Великобританией и Францией. Очень точно эти представления отразило в 1848 году высказывание поэта, дипломата и мыслителя Ф.И.Тютчева: "Давно уже в Европе существуют только две силы - революция и Россия". Сходных представлений придерживались в то время многие представители русского истеблишмента, и в первую очередь сам царь, вскоре после восшествия на престол заявивший: "Революция на пороге России, но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока, Божией милостью, я буду императором".
Несмотря на победу над Наполеоном и формальное существование Священного союза, России приходилось все чаще и чаще ощущать в Европе свое политическое одиночество. Монархические союзники царской империи - Пруссия и Австрия - скорее выступали в роли династических партнеров, преследуя в политике собственные цели, которые нередко не только не корреспондировались с интересами России, но порой были им враждебны.
Уже в XVIII веке с развитием гражданских свобод и распространением в ряде европейских стран неподцензурных изданий критика царской империи становится одним из отличительных признаков либерализма и демократизма. Такие настроения могли совпадать с видами власть имущих в той или иной стране в данный период или нет, но в большинстве случаев "симфония представлений" наблюдалась. Война с Наполеоном и его разгром на какой-то момент почти прекратили критику "русского монстра", но прошло немного времени, и она вспыхнула с новой силой. Русофобия превращается в факт политической жизни в первую очередь в Англии.
Именно с конца 20-х, но особенно в 30-е годы XIX века в Англии и во Франции нападки на "деспотическую", "агрессивную", "коварную" и "жестокую" Россию становятся общепринятыми. Характерный образец западноевропейских представлений той поры явила получившая широкую известность книга путешественника и литератора маркиза де Кюстина (1790-1857) "La Russe en 1839". Пробыв несколько недель в России, где его принимали с искренним радушием, маркиз написал сочинение, где подверг беспощадной критике не только сановно-придворный мир, но и ошельмовал весь культурный облик России, ее исторические и духовные ценности. Вердикт морального осуждения у де Кюстина непререкаем: "Россия, думается мне, единственная страна, где люди не имеют понятия об истинном счастье. Во Франции мы тоже не чувствуем себя счастливыми, но мы знаем, что счастье зависит от нас самих; в России оно невозможно". Это писал человек, дед и отец которого сложили свои головы на гильотине. Известный американский историк русского происхождения Георгий (Джордж) Вернадский (1887-1973), говоря о книге маркиза, заключил, что она - "озлобленный памфлет, направленный против России, Русской Церкви, Русского Государства, Русского Народа". В коммерческом успехе этой книги американский профессор увидел "одно из звеньев большой цепи европейского русофобства".
Русофобия становится не просто фактом общественной жизни, но и превращается в фактор политического действия. Россия оставалась и фактически, и по своему национально-государственному самосознанию страной православной, что издавна служило объектом ее шельмования в странах католического мира. И со страниц печати, и из уст политических деятелей постоянно звучали голоса "об агрессивном курсе" в мировых делах, хотя, казалось бы, уж кто, как не Россия, став главной силой, сокрушившей наполеоновскую деспотию, одна фактически ничего не приобрела в результате этой победы. Не потребовала для себя ни новых территорий, ни имущественных компенсаций, ни финансовой контрибуции. Самое удивительное, что об этом не только не вспоминали в Лондоне, но о таком беспримерном в мировой политике благородстве очень быстро забыли и в Париже.
События первого десятилетия царствования Николая I - утверждение России в Закавказье и ликвидация широкой автономии Польши - дали западноевропейским антирусским страхам и предубеждениям новый мощный толчок, невзирая на то, что дипломатия России и письменно и устно неустанно уверяла западные державы, что никаких экспансионистских намерений в Европе не имеет. Показательный в этом смысле обмен мнениями произошел между царем и послом США в Петербурге Далласом в конце 1837 года. На замечание Николая I, что "он никогда не стремился извлечь для себя выгоду из затруднительного положения другой державы, а между тем все обвиняют его в политике насилия", посол североамериканской республики заметил: "Вы так могущественны, что вполне естественно внушаете зависть". На это повелитель России ответил: "Да, мы могущественны, но нам сила нужна для обороны, а не для нападения". Но русским заверениям не верили, отвергая наперед все предложения России, направленные на стабилизацию мировой обстановки.
Когда во время визита в Англию в 1844 году русский царь предложил правительству Ее Величества заключить международный пакт по поводу будущего Турции с целью "избежать мировой войны", причем в доказательство отсутствия у России экспансионистских намерений особо предлагал письменно "отказаться от любых притязаний на территорию Турции", - это предложение не вызвало никакого отклика.
Невзирая на явное и тайное к себе нерасположение, за время правления Николая I Россия просто с какой-то маниакальной настойчивостью стремилась установить дружеские отношении с Великобританией. Она готова была для этого пойти невероятно далеко по пути политических и дипломатических уступок в самом спорном и самом главном вопросе мировой политики, касавшемся судьбы Турецкой империи. Русская идея о создании национального турецкого государства в Малой Азии под опекой и при поддержке великих держав, в первую очередь Великобритании и России, неизменно наталкивалась на враждебное противодействие в Лондоне, где поддержка разлагающейся империи Османов являлась одним из краеугольных камней английской политики. Враждебное восприятие России обернулось в конце концов тем, что к концу XIX века в Великобритании вдруг осознали, что реальным и самым мощным ее мировым противником является не Россия, а стремительно набиравшая силу Германская империя; все многолетние антирусские инспирации Лондона вели лишь к его политической изоляции. Ошибочность подобного курса с горечью признал премьер-министр Великобритании лорд Солсбери. Выступая в палате лордов 19 января 1897 года, он сказал: "Я вынужден заявить, что если вы попросите меня оглянуться назад и объяснить настоящее через прошлое, возложить на эти плечи ответственность за трудности, в которых мы сейчас оказались, я скажу, что альтернатива была в 1853 году, когда предложения императора Николая были отвергнуты. Многие члены этой палаты остро почувствуют суть ошибки, которую мы сделали, если я скажу, что мы поставили все наши деньги на хромую лошадь". Но "хромая лошадь" продолжала участвовать в мировой гонке, теперь уже признавая своими новыми хозяевами не давних покровителей с берегов туманного Альбиона, а новых претендентов на мировое лидерство с берегов Шпрее.
Император Николай Павлович родился 25 июня 1796 года в Царском Селе. Он был третьим из четырех сыновей императора Павла I.
Николай Павлович потерял отца, когда ему не исполнилось и пяти лет. Конечно, он не ведал о заговоре и не имел о том событии никаких личных впечатлений. Но с молодых лет он знал одно наверняка: как у второго брата царствующего Александра I у него не было никаких шансов стать царем. Он об этом никогда не думал и не мечтал. Лишь летом 1819 года случилось непредвиденное событие: во время семейного разговора Александр I сказал Николаю, что тому со временем предстоит стать царем. Этот разговор оказался совершенно неожиданным и потряс молодого Великого князя, который стал с жаром убеждать императора, что "не чувствует в себе сил и духу", чтобы служить столь великому делу, и в конце концов разрыдался. Александр I свернул беседу на эту тему и больше к ней не возвращался. Постепенно Николай Павлович успокоился и о возможности своего воцарения не размышлял.
Ему нравилось военное дело, а другие предметы особого интереса не вызывали. Например, занятия по политэкономии и правоведению навевали лишь скуку. Позднее Николай I вспоминал, что на этих уроках "мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные их карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что в долбежку, без плода и пользы для будущего", и считал, что "общие предметы или забываются, или не находят приложения в практике".
Хотя Николай и не числился наследником, Александр I приобщал младшего брата к государственным делам с ранней юности. В 1814 году семнадцатилетний Великий князь вместе с императором въезжал в Париж, а затем присутствовал на Венском конгрессе четырех великих держав - победительниц Наполеона. Позже он сопровождал брата-венценосца в его визитах в Англию, Австрию, Пруссию. Именно в Пруссии, еще в 1814 году, Николай встретил и влюбился в юную дочь короля Фридриха Вильгельма III Шарлотту (полное имя - Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина), на которой через три года и женился. Венчание состоялось 1 июля 1817 года в церкви Зимнего дворца, а 17 апреля следующего года на свет появился их первенец Александр - будущий император Александр II.
Прусская принцесса приняла православие и получила в России имя Александры Федоровны (1798-1860). Она приходилась родной сестрой первому императору (с 1871 года) Германской империи Вильгельму I. Мать Николая Павловича - императрица Мария Федоровна - тоже была немкой по рождению (принцесса Вюртембергская), и родственные узы связывали Николая I неразрывно с Германией. Однако особого расположения к немцам у него не было. В детские годы его няней была англичанка, привившая ему вкус и интерес к английским нормам, привычкам. Будущий царь с ранних пор выказывал интерес к Англии.
Зимой 1816-1817 года Николай Павлович несколько месяцев провел в Англии. Здесь он вел жизнь светского человека, трогательно опекаемый королем Георгом III и героем войны с Наполеоном герцогом Веллингтоном. Однако уже тогда, помимо балов, вечерних приемов, торжественных обедов и скачек, у будущего царя проявилась тяга и к серьезным занятиям. Он посещал арсеналы, верфи, угольные шахты, промышленные предприятия, тюрьмы и больницы. Интерес к этим "скучным вещам" Николай проявлял неподдельный, что озадачивало хозяев. Герцог Веллингтон, ставший для Великого князя добровольным гидом, однажды не удержался и шутливо заметил, что, очевидно, "Его высочество готовится к роли правителя". На самом деле о подобном русский гость и не помышлял.
Николай Павлович любил всякие технические приспособления, машины, вообще все то, что тогда называлось "техникой", а общепризнанной "мастерской мира" была в то время Англия. Все сообщения о новых изобретениях и технических усовершенствованиях неизменно привлекали его внимание. Когда начали строиться первые железные дороги в Англии, Николай Павлович сразу же решил, что "умная железка" должна появиться и в его царстве. Уже в 1837 году в России была открыта для движения первая железная дорога, связавшая Петербург с Царским Селом, протяженностью 27 километров. При нем же была построена и протяженнейшая для своего времени (более 600 километров) железнодорожная магистраль Москва-Петербург. Ее строили около десяти лет, а движение по ней началось в 1851 году. По имени царя дорога получила название Николаевской. Еще раньше, в 1831 году, по желанию императора в Петербурге было открыто высшее техническое учебное заведение - Технологический институт, ставший крупнейшим центром подготовки технических специалистов в России.
Целый ряд других начинаний и учреждений осуществился благодаря воле царя. В 1826 году был открыт Румянцевский музей в Санкт-Петербурге (с 1861 года - в Москве), в 1832 году - Зоологический музей, а в 1834 году начал действовать университет Святого Владимира в Киеве. Через несколько лет, в 1839 году, под Петербургом была открыта крупнейшая в мире Николаевская (Пулковская) обсерватория.
Николая Павловича с детства отличала одна характерная черта, многое определившая и в политике империи: предельная аккуратность, даже педантизм, в исполнении всех норм и правил. Он знал назубок все воинские уставы, неукоснительно их исполнял, владел в совершенстве искусством светского поведения, до мельчайших подробностей соблюдал все требования писаных и неписаных правил. Того же требовал и от других. Но эта, как казалось многим, "мелочность" раздражала и возмущала. После правления мягкого и снисходительного Александра I правление его младшего брата многим казалось "слишком жестким".
Царь же считал иначе и при исполнении закона ни для кого не делал исключений. Характерный в этом отношении случай произошел в 1830 году, когда в некоторых местностях империи разразилась эпидемия холеры. Из уважения к правилам, им же утвержденным, монарх, возвращаясь из поездки по России в Петербург, как "простой смертный" безропотно 11 дней просидел в Твери в карантине.
Воцарение Николая I сопровождалось смутой, кровавыми событиями, и это несчастье навсегда запечатлелось в его памяти. Вскоре после воцарения император, имея в виду 14 декабря 1825 года, сказал французскому послу графу Лаферроне: "Никто не в состоянии понять ту жгучую боль, которую я испытываю и буду испытывать всю жизнь при воспоминании об этом дне". В период своего правления он прилагал немало усилий, чтобы не допустить никакой деятельности, направленной против власти.
Николай I никогда не сомневался, что самодержавная, - "Богом данная" власть царя - необходимая форма правления в России. В отличие от старшего брата Александра I, никогда не испытывал влечения к модным европейским теориям социального устройства жизни, терпеть не мог "всякие там конституции и парламенты", которые приводили лишь к хаосу и нарушали древнейший принцип законной, легитимной власти коронованных правителей. Однако это не означало, что царь не видел несовершенств самодержавной системы, которые стремился искоренить не введением принципиально новых органов управления, не путем коренного реформирования учреждений, а, как ему казалось, единственно верным путем - совершенствованием существующего государственного механизма.
Он был способен проявить участие, снисходительность и поддержать талантливое начинание. В 1826 году во время коронации в Москву был вызван из ссылки А.С.Пушкин, с которого царь еще раньше снял опалу, заметив тому: "Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь, - отныне я буду сам твоим цензором". Потом по этому поводу много возникло домыслов, но в ту эпоху подобное заявление свидетельствовало о том, что поэт признан государем, властью, что сразу же повысило к нему интерес всей "читающей публики".
И в биографии другого русского художественного гения Николай I оставил заметный след. Когда Н.В.Гоголь написал в 1836 году комедию "Ревизор", где едко высмеивались нравы и быт провинциального чиновничества, то многие увидели в ней "крамольное" произведение, подрывающее "основы власти". Царь же разрешил постановку пьесы на сцене, сам ее посмотрел и заметил, что "мне в ней больше всех досталось".
Два печальных рубежа очерчивают правление Николая I: мятеж на Сенатской площади - в начале и неудачная Крымская кампания - в конце. Между ними заключен почти тридцатилетний период существования России, когда ее верховным земным управителем являлся человек, неколебимо веривший в Провидение и склонявшийся перед порой неизъяснимой и непостижимой волей Творца.
Николай I неоднократно сам формулировал свое миропонимание вообще и властепонимание в частности, всегда неизменно отдавая абсолютный приоритет воле Всевышнего. После Петра I это был, пожалуй, не просто "религиозно настроенный", но именно религиозно мысливший правитель. Исходные принципы своего жизнепонимания император оглашал и публично, например в 1844 году перед католическим клиром. "Достаточно знаю, - восклицал Николай I, - как далеко простирается моя императорская власть и как далеко может подвинуться, не нарушая вашего исповедания, и потому-то именно требую приверженности и повиновения, и тем более должен требовать, что сие повелевает вам Сам Бог, пред Которым я должен буду ответствовать за благополучие вверенного мне народа".
Мировоззрение монарха отличалось той ясной простотой, которая вообще так характерна для сознания традиционного православного христианина. Почитание семейных и государственных традиций, безусловное подчинение абсолютному нравственному Закону являлось для Николая I не просто нормой поведения. Это была органическая природа его личности.
Личность Николая I не "по должности", а реально являлась фокусом традиционного миропонимания на переломном рубеже бытового общественного сознания, когда вполне отчетливо стали обозначаться признаки его дисперсной ориентированности. Император целиком принимал национально-государственное предание, те ценности, которые являлись таковыми в прошлом и, как представлялось, должны были оставаться таковыми же и впредь. Это не являлось рецепцией бессознательного рефлекса; это был вполне осознанный выбор. Отсюда - преклонение царя перед Н.М.Карамзиным как перед человеком, написавшим историю, "достойную Русского народа". Отсюда же - и слезы самодержца при звуках национального гимна "Боже, Царя храни!", написанного по его заказу, в соответствии с его желанием: в создаваемом произведении должна звучать музыка, близкая к молитве.
Христианское миропонимание обусловливало надмирное понимание царского служения, которое буквально воспринималось как священное служение. Когда настал роковой для Николая Павловича час, приближения которого он никогда не желал, но о возможности которого был осведомлен, - занятие прародительского престола, то он воспринял это как тяжелейшее испытание. "Молись за меня Богу, дорогая и добрая Мари, - писал он в самый день 14 декабря 1825 года старшей сестре Марии Павловне (1786-1859), - пожалейте несчастного брата - жертву воли Божией и двух своих братьев! Я удалял от себя эту чашу, пока мог, я молил о том Провидение, и я исполнил то, что мое сердце и мой долг мне повелевали. Константин, мой Государь, отверг присягу, которую я и вся Россия ему принесли. Я был его подданный, я должен был ему повиноваться".
Один из известных государственных деятелей эпохи Николая I граф П.Д.Киселев (1788-1872) привел в своих воспоминаниях чрезвычайно показательные высказывания императора, в полной мере раскрывающие "царскую философию": "Никто не может вообразить, как тяжелы обязанности Монарха, какой это неблагодарный труд, но надо выполнять его, раз на то воля Божья... Я прежде всего христианин и подчиняюсь велениям Провидения; я часовой, получивший приказ, и стараюсь выполнить его как могу".
Православное мироощущение, органически присущее Николаю I, проявлялось постоянно, определяя его отношения к делам и людям даже в тех случаях, когда какие-то персоны ничего в душе, кроме отвращения, не вызывали. Казнь пятерых декабристов, состоявшаяся в июле 1826 года, явилась для царя окончанием того "ужаса", который он и его близкие пережили после принятия им короны. Мятеж на Сенатской площади никогда не изгладился из памяти, но особенно сильные чувства одолевали не только в момент декабрьских событий, но и в последующие месяцы дознания и суда. Когда же самодержавное правосудие свершилось, то царь, не сомневаясь в своей правоте казнить не раскаивавшихся преступников, смог разглядеть признаки благочестия даже у такого человека, как П.Г.Каховский (1797-1826), - не только преступника "по умышлению", но и убийцы. Именно он во время декабрьских событий смертельно ранил известного генерала графа М.А.Милорадовича и полковника Н.К.Стюрлера. В письме матери 13 июля 1826 года Николай I признавался: "Подробности относительно казни, как ни ужасна она была, убедили всех, что столь закоснелые существа и не заслуживали иной участи: почти никто из них не выказал раскаяния. Пятеро казненных перед смертью проявили значительно большее раскаяние, особенно Каховский. Последний перед смертью говорил, что молится за меня! Единственно его я жалею; да простит его Господь, да упокоит Он его душу!".
Император не скрывал своей радости, когда смог узреть проявления глубины православного чувства у людей, полная принадлежность которых православию не представлялась до конца очевидной. Здесь особо примечательны слова из письма в феврале 1837 году младшему брату, Великому князю Михаилу Павловичу (1798-1849), которые монарх произнес по адресу скончавшегося А.С.Пушкина: "Пушкин погиб и, слава Богу, умер христианином".
Идея ранга и преклонения перед авторитетом была присуща мировоззрению Николая Павловича всегда. В таком качестве он воспринимал не только закон сакральный, но и закон формальный, который не только сам утверждал, но и который достался ему по наследству от прежних царствований. Подобный пиетет царь со всей определенностью продемонстрировал во время "дискуссии" с папой Григорием XVI при посещении Рима в 1845 году. Возражая на сетования римского первосвященника по поводу ограничения католической церкви в России, самодержец заявил: "Ваше Святейшество, можете быть уверенными, что если Ваши сведения в самом деле справедливы, то будут приняты надлежащие меры. Я готов делать все, что в пределах моей власти. Однако существуют законы, которые так тесно связаны с основными узаконениями моего государства, что я не могу переделать первые, не становясь в противоречие со вторыми".
Любое общественное "своеволие" ни в каком случае не признавалось допустимым. В концентрированном выражении этот взгляд запечатлелся в собственноручной записке Николая I, составленной во время революционных потрясений в Пруссии в 1848 году. "Не ясно ли, - восклицал император, - что там, где более не повелевают, а позволяют рассуждать вместо повиновения, - там дисциплины более не существует; поэтому повиновение, бывшее до тех пор распорядительным началом, - перестало быть там обязательным и делалось произвольным. Отсюда происходит беспорядок во мнениях, противоречие с прошедшим, нерешительность насчет настоящего и совершенное незнание и недоумение насчет неизвестного, непонятного и, скажем правду, невозможного будущего".
Стремление Николая I привести облик власти в полное соответствие с народными, то есть с православными, представлениями было столь же искренним, сколь и недостижимым. Самодержавный романтизм монарха неизбежно должен был преодолеть вечную антиномию "желаемого" и "должного", с одной стороны, и "возможного" и "допустимого" - с другой, дававшую о себе знать и в Московском царстве, но в еще большей степени в эпоху Российской империи. Решить же эту нравственную сверхзадачу было не под силу даже такому сильному Правителю. Николай I, как "жертва воли Божией", награжден был "тяжелым крестом", получив себе в удел управление огромной империей, которая существовала в земном мире, для сильных мира которого Боговоплощенное Слово или значило очень мало, или не значило вообще ничего. Стараясь не только в личной жизни, но и в делах государственных, в сфере международной политики руководствоваться христианскими принципами, царь неизбежно ставил свою державу в положение часто весьма уязвимое. Веря в слово правителей "милостью Божией", стремясь поддерживать их, порой наперекор ходу событий, стараясь во всем и везде утверждать патриархальный порядок старшинства, внедрять повсеместно принцип подчинения авторитету, Николай I порой неизбежно оказывался проигравшим в нравственно несовершенном мире. Ошибки эти иногда оказывались крупными и непростительными - например, вооруженная поддержка погибавшей Австрийской монархии в 1849 году. Но, признавая неудачи императора, невозможно не отдать должное царю-христианину, одному из последних такого рода коронованных правителей в мировой истории.
С 11 по 15 декабря в подмосковном Голицыно проходила зимняя сессия Московской школы гражданского просвещения (до августа 2013 года проект назывался Московской школой политических исследований). В заключительный день школы с лекцией об империях и имперском состоянии гражданского сознания выступил доктор философских наук Сергей Никольский, занимающий пост заместителя директора Института философии Российской академии наук.
По мысли Никольского, тип государства влияет на правовое сознание его населения.
Империя — один из типов государственного устройства, альтернативой которому может быть, например, национальное гражданское государство. Отличить его от других типов можно с помощью некоторых признаков, которые становились общими для самых разных имперских режимов, существовавших в истории человечества.
Никольский выделил основной признак имперского состояния государства: «Первая и главнейшая цель такого государства — это максимизация территориального расширения. Империи стремились к максимальному расширению. При этом качество, состав населения и благополучие населения всегда были вторичными вещами. Самое главное — территориальное расширение». В современном мире, добавил философ, такие цели для государства являются архаическими и тормозящими развитие, поскольку теперь страны конкурируют между собой не территориями и даже уже не столько природными ресурсами. По словам Никольского, теперь государства в основном конкурируют качеством жизни и «качеством человека», то есть тем, насколько граждане образованы, профессиональны, моральны и законопослушны.
Идея, которая служит обоснованием для необходимости экспансий, может звучать как набор спорных тезисов (имперцы в них, впрочем, не сомневаются). Как пример такого обоснования Никольский процитировал слова современного исследователя, неназванного апологета имперскости России: «Присоединяем мы к себе народы или даже силой оружия покоряем для их же блага, потому что с нами Бог. А если они с нами, то и с ними Бог. Россия потому и Россия, что она всегда права. Россия всегда на стороне Бога; если она не права, то это уже как бы и не Россия». «Вот такой интересный набор идей, который предполагает идеологическое верховенство русскости», — заключил Никольский.
Сергей Никольский. Фото: iph.ras.ru
Расширение территорий Российской империи было сложным процессом: ассимиляция шла мирно лишь при движении на Восток, где Россия не встречала развитых культур. Однако там, где она сталкивалась с какой-то степенью развитости государственности и культуры — как, например, на Кавказе, в западных регионах, или на северо-западе, — процесс сопровождался войнами и конфликтами. Платой за привнесенные технологии, повышение уровня культуры и образования было «тотальное уничтожение несогласных и тотальное подчинение общественно-экономической жизни интересам центрального государства».
Экономика советской империи рождала уродливые, абсурдные схемы, при которых потребители собирались в одном месте, производители — в другом, а поставщики ресурсов — в третьем. В итоге создавалась искусственная ситуация, при которой из Сибири лес доставлялся, например, на деревообрабатывающий завод в Средней Азии, а конечную продукцию отправляли в Центральную Россию. Однако подобные схемы помогали создавать и поддерживать видимость экономических связей между частями империи.
Другой пример связан с политикой раскулачивания, которая проводилась по отношению к казакам и башкирам в годы коллективизации, напомнил Никольский. «Поскольку среднее потребление мяса на душу населения в целом было х , а у башкиров и казаков это было, например, 3х , то, соответственно, у них отбирался скот, который, конечно же, не доходил потом до Центральной России, он умирал с голоду по дороге. Тем не менее "справедливость торжествовала", и за это казаки и башкиры заплатили 40—50% своего населения. Это исторический факт, и таких фактов очень много. Советская идеология запретила об этом помнить», — рассказал он.
Никольский напомнил о скандале вокруг недавно установленного памятника чеченским девушкам, оказывавшим сопротивление армии генерала Ермолова (это стало поводом для в Госдуме депутатов Алексея Журавлева и Адама Делимханова. — РП ).
«Произошла коррекция народной памяти. И таким образом был положен первый камень в фундамент так называемой советской дружбы народов. На незнании формировалось некое единство. Насколько это единство было прочным, показал 91-й год и те оценки, которые даются сегодня», — сказал лектор. Сейчас, когда некоторые государства вновь обрели свою независимость от советской империи, годы пребывания в ее составе воспринимаются как «колониальный период». Такие отзывы Никольский слышал на недавнем заседании историков стран бывших республик СССР и стран, входивших в состав Российской империи.
По его мнению, нормальной реакцией на попытку восстановления исторической памяти было бы признание государством проведения в прошлом ошибочной политики, однако сделано этого не было.
Другой пример: недавний скандал вокруг российских дипломатов, которых правительство США уличило в мошенничестве с медицинскими страховками, показывает, что в российской практике вообще не принято давать однозначную моральную оценку своим очевидным ошибкам. Вместо официальных извинений и признания недопустимости поведения дипломатов министр иностранных дел Сергей Лавров лишь заявил о том, что американцы собирали информацию об этом в течение десяти лет, напомнил Никольский, подчеркнув, что считает такой ответ крайне странным. «Здесь логика такая: на скамейке сидели два человека, один в кепке, другой узбек. Вам говорят, что вы воровали, а вы отвечаете: "А вы долго собирали информацию"», — заключил Никольский.
Империи всегда стремились к закрытости от мира и самодостаточности, причем помимо экономической и общественной самодостаточности в таких обществах возникал культ «миссии», «сверхидеи».
Для Российской империи такой сверхидеей было православие, при зарождении СССР культивировалась идея пролетарского социализма, в самом же Советском Союзе центральной стала вера в «оплот мирового коммунизма».
Для таких типов государств также обязательно наличие сакральной фигуры верховного правителя, наместника бога, императора, отца народов, генерального секретаря и т. д.
Еще один признак имперского сознания — стремление к отсутствию гражданственности у населения, которое должно принять вид покорной гомогенной массы верноподданных. «Это отчасти вписывается в главный принцип: принцип управления волей первого лица и его ближайшего окружения, — добавил Никольский, пояснив, что именно поэтому в империях так часто управление ручное. Естественно, что в этой структуре человеческая личность и индивид — это ничто. Как говорил пролетарский поэт, певец империи СССР Владимир Маяковский, «единица — ноль».
Антисоветский плакат, 1918 год. Источник: historydoc.edu.ru
Как объяснил Никольский, под «гомогенизацией населения» понимается снижение уровня культуры, просвещения и образования в целях повышения управляемости массами. По мнению докладчика, черты этого явления наблюдаются и в современной России, где власть делает ставку на бюджетников: ими начинают манипулировать в период выборов, они зависимы и потому легко управляемы.
Другой пример гомогенизации населения Никольский находит в недавней реформе Российской академии наук, которая окончательно убьет науку в России. «Речь идет о том, что наука должна прийти в региональные вузы, но на самом деле это попытка вообще ее уничтожить. Я знаю, что такое региональные вузы, я там бываю. Сопоставить уровень развития людей, которые постоянно должны преподавать и транслировать знания, с теми, кто должен добывать знания, невозможно. А сейчас, когда поставлена задача увеличения оплаты преподавательского состава, речь идет об увеличении нагрузки. Средний преподаватель-гуманитарий должен иметь в неделю примерно 12 лекций, то есть каждый день он должен прочитать две лекции, это четыре часа. Скажите, пожалуйста, какую науку он сможет производить?!» — возмущался замдиректора института философии РАН.
Другие примеры развала профессиональных самостоятельных структур Никольский находит в недавней ликвидации РИА «Новости», а также в объединении Книжной палаты и агентства ИТАР-ТАСС (которое он называет «развалом»). «Единственное объяснение, которое я могу найти происходящему, — то, что власти не нужны самостоятельные структуры, не нужны свободные мозги, нужна легко управляемая масса. Нужны подданные», — считает он.
Политика колонизации, политика гомогенизации — это всегда политика деградации, потому что культура — это всегда увеличение разнообразия,
подчеркивает эксперт. Точно так же, как и в биологии, где по мере развития происходит усложнение, увеличение разнообразия. В случае, когда культура и общество идет в обратном направлении, происходит варваризация и деградация. В конечном счете государство лишает себя будущего.
Для имперских режимов характерно переформатирование сознания народа, который со временем приучается быть подданным, жить в зависимости, быть безответственным и надеяться на верховного правителя.
Если в стране не развито право, то общественные отношения начинают подчиняться воле начальства. Но поскольку начальство далеко не всегда обладает достаточным авторитетом, общественные отношения регулируются с помощью насилия, которое становится главным инструментом управления — вместо авторитета и закона.
«Что делать на руинах советской империи? Я думаю, что сейчас ответа на этот вопрос у нашей власти нет, поскольку мы наблюдаем хаотичное шараханье в разные стороны. С одной стороны, призывы к росту модернизации, культуры, многообразия, образования. С другой — ведется такая политика, которая ведет к уничтожению культуры, образования, науки, многообразия и т. д.», — полагает Никольский. Надежда российского общества на выход из затяжного имперского состояния связана с гражданами, которые даже в таких сложных обстоятельствах не могут позволить себе быть непрофессионалами, поступать аморально и слепо полагаться на волю начальников. На них, по мнению Никольского, государству и нужно опираться.
В начале ХХ века, когда перед Россией стояла серьезная проблема модернизации экономики, премьер-министр Петр Столыпин говорил: «Нам нужны не пьяные и слабые, а трезвые и сильные, на них мы должны сделать ставку». Теперь столыпинская метафора принимает вполне конкретные реальные очертания, считает Николький. Философ напоминает, что сейчас, согласно официальным данным, в России 8 млн наркозависимых и 20,5 млн алкоголиков. «Даже если эти 20 млн пересекаются с 8 млн — это уже население средней европейской страны. Это тот ужас, в котором мы сегодня пребываем», — говорит он. Недоумение Никольского вызывает то, что у государства не нашлось двух миллиардов рублей на создание реабилитационных центров для наркозависимых, притом что Россия сумела найти средства на амбициозные проекты: Олимпиаду, саммит АТЭС и т. д.
«Я это говорю не для того, чтобы сказать, что мы плохие, а вокруг нас все хорошие. Я говорю это для того, чтобы представить ту пропасть, которая перед нами есть. Я тут выступал в одной аудитории, и мне один человек сказал: „Почему вы так не любите Россию?“ Вопрос сродни тому, как когда кто-то приходит к врачу, у него обнаруживают раковую опухоль и врач говорит: "Вы знаете, у вас клетки раковые, надо заниматься тем, тем и тем", а ему пациент отвечает: "Ты меня не любишь, ты мне сказал плохую вещь". Я думаю, люди должны знать плохие вещи для того, чтобы знать, что делать», — сказал Никольский.
Конфликт интересов, раскол в коллективе и странный набор заместителей: уже вторую неделю ректор Тверского медуниверситета Леся Чичановская является антигероем публикаций в СМИ
В 1756-1762 годах Центральная и Северная Европа стала очередным полем боя. Пруссия решила расширить свои границы, и ее претензии в том числе распространялись на русские земли. В итоге в войну, получившую название Семилетней, включились Саксония, Австрия, Швеция, Англия, Франция, Россия и, естественно, Пруссия во главе с Фридрихом II Непобедимым.
Несмотря на то что русские добились больших успехов на территории Пруссии, одержали ряд побед, заняли Берлин и Кёнигсберг, воспользоваться победами нам не пришлось. Война начиналась при Елизавете Петровне, а закончилась при Петре III, который был ярым поклонником Фридриха II. Весной 1762 года новый российский император заключил мир между Россией и Пруссией и добровольно возвратил всю территорию Пруссии, которую занимали русские войска. Тем не менее Фридрих так до конца жизни больше в Кёнигсберг не ездил - видно, здорово обиделся, что город сдался русским войскам.
В период с января 1758-го по июль 1762 года Восточная Пруссия и город Кёнигсберг вошли в состав Российской империи. И, естественно, все сословия Восточной Пруссии присягнули на верность российской короне, и было это в январе 1758 года. Присягнул на верность и философ Иммануил Кант, который жил и работал в то время в Кёнигсбергском университете.
Кант был самым знаменитым гражданином этого города за всю его историю. Ни превзойти, ни повторить этой славы не смогли ни правители, ни участники войн в этих землях, ни торговцы этого ганзейского города, находившегося на пересечении важных торговых путей.
Потом город опять стал прусским, но историки не нашли свидетельств того, что Иммануил Кант отказался от российского подданства. И сегодня могила философа находится на территории России: в 1945 году по итогам окончания Второй мировой войны эта земля Восточной Пруссии перешла к Советскому Союзу. Кёнигсберг переименовали в Калининград. В центре города и покоится известный всему миру философ.
Знаете, чем схожи Гегель и Кант? И того, и другого мало кто читал, - утверждает директор ГУП «Кафедральный собор» Игорь Одинцов. - А знаете, чем они отличаются? Благодаря марксистско-ленинской теории, люди, воспитанные в СССР, знают все ошибки теории Гегеля, но не видят ни одной в трудах Канта. Хотя ошибки в его работах, безусловно, есть. Например, в одной из монографий он утверждал, что осетр - донная рыба, питающаяся камнями. В другой - что под Оренбургом живут карликовые люди с небольшими хвостиками.
Однако все эти забавные нелепости либо забыты, либо списаны на простительную для мыслителя чудаковатость. О великом кенигсбержце Одинцов говорит с нескрываемым пиететом.
Кант - гений, прописавший все нормы человеческой морали, - считает историк.
Биографы же философа констатируют: Кант был не только образцом нравственности, но и пунктуальности. По его ежедневной прогулке кенигсбержцы сверяли часы.
В судьбе выходца из бедной семьи случались времена, когда на хлеб приходилось зарабатывать игрой в карты и на бильярде, в чем Кант не видел ничего дурного. Однако, от перспективных брачных союзов отказывался. Существует довольно характерный пример. В 1847 году в поисках заработка молодой Кант, подвизавшийся на ниве репетиторства, подался в деревеньку Юдшен. Местный пастор увидел в юном педагоге большие перспективы и начал сватать за него свою дочь. Настолько активно, что Кант вынужден был бросить преподавание и вернуться в Кёнигсберг.
Когда же в зрелом возрасте философ получил признание и достиг соответствующего состояния, то не решился неволить браком с собой, стариком, местных прелестниц, хотя от желающих не было отбоя. Однако женской красотой кенигсбергский затворник всегда восхищался. Будучи уже в пожилом возрасте, во время званных ужинов, ослепший на левый глаз Кант всегда настоятельно просил посадить самую красивую даму вечера по правую от себя сторону.
Интересно отношение Канта к религии, - продолжает Игорь Одинцов. - Его никто не мог упрекнуть в атеизме. Однако будучи верующим, Кант оставался адептом науки. Он так и заявлял своим студентам, не боясь попасть в опалу: «В области разума никаких доказательств Его существования не было и быть не может».
А вот еще один парадокс из жизни самого известного в мире кенигсбержца.
Почему-то мало кто отмечает, что Кант жил и умер Российским гражданином, - говорит Игорь Одинцов. - Во время Семилетней войны Восточная Пруссия добровольно вошла в состав Империи. Тогда же каждый житель Кёнигсберга принес присягу на верность государыне Елизавете Петровне. Когда же политическая ситуация изменилась, и провинция вышла из состава России, Кант отказался от новой присяги, заявив, что клятвы и обеты даются только раз. И это тоже было проявлением его кантовской морали.
Он так и умер подданным Российской империи, которого в последний путь в течение нескольких дней провожал весь Кёнигсберг.
Домик пастора Даниэля
В юбилейном для философа году калининградские власти предприняли попытку спасти один из немногих объектов, непосредственно связанных с именем Иммануила Канта. Речь идет о домике пастора Даниэля Эрнста Андерша, того самого, который хотел выдать свою дочь за подающего надежды репетитора.
Всем известно, что философ был домоседом, никогда не выезжал за пределы Восточной Пруссии, за что еще при жизни его называли кенигсбергским затворником, - рассказал «Культуре» губернатор Калининградской области Николай Цуканов. - Сегодня в области, а значит и в мире, не так много мест, связанных с Кантом. Здание в поселке Веселовка (прежние названия Юдшен, а позже Кантхаузен) - как раз одно из таких мест. От прежнего строения остались только цоколь и фундамент, тем не менее, мы уверены, что этот домик необходимо сохранить для потомства.
Чтобы получить в собственность разваливающееся частное здание, областным властям пришлось включить административный ресурс. Теперь же, когда тонкий юридический вопрос оказался решенным, региональные власти планируют в самое ближайшее время превратить Веселовку в настоящую мекку для поклонников Канта и любителей философии. Завершившаяся в конце марта государственная экспертиза в очередной раз подтвердила: дом в Веселовке напрямую связан с именем гения.
Реставрацией здания займутся специалисты, - пояснил «Культуре» известный кантовед Вадим Чалый. - Его разберут по кирпичикам, их пронумеруют, потом все восстановят. Вокруг будет создан необходимый антураж - дом творчества с жилыми комнатами и читальным залом, летняя столовая для студентов.
В самом же домике пастора решено сделать музей Канта, здесь же будет и конференц-зал, где планируется проводить философские чтения.
Станет ли Веселовка, благодаря этому проекту, еще одним туристическим центром региона, покажет время. Однако следует заметить, что в целом потомки благодарностью Канта не баловали. Уже через полгода после смерти философа дом, где он жил, был снесен, а на его месте построен… шляпный салон. Так что сегодня только два места в регионе связаны с самым известным уроженцем Кёнигсберга- здание в Веселовке и собственно могила Канта.
